Выборы в Восточной Европе – всегда интрига. Все боятся нового восточноевропейского национализма. Чем, например, румынский случай отличается от польского, чешского и словацкого? Что между ними общего? О переоценке прошлого и страхе будущего Фёдору Лукьянову рассказал Марк Ткачук в интервью для программы «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: В чём феномен нового восточноевропейского национализма? Он прежде всего направлен против Брюсселя и еврократии или классически против соседей тоже?
Марк Ткачук: Я думаю, этот новый национализм все-таки разный. Но этот разный национализм – достаточно универсальный феномен последнего пятилетия. Тот бикфордов шнур, который его воспламенил, был всё-таки COVID-19. Конечно же, мы можем находить множество самых разнообразных и оригинальных причин новой популярности национализма в странах Евросоюза. Это, понятно, и протест против утрачиваемой самобытности, оскорблённая идентичность, резкий провал в непривычную бедность – в сравнение с предыдущим десятилетием, кризис мигрантов… Но все эти чувства особенно обострились в период пандемии и постковидный период, когда вдруг в определённых частях Европы (в каких частях Европы – тоже интересно) не просто случился ренессанс старого и доброго национализма, а появился новый национализм – молодой, злой, ультраправый, когда он приобрёл протестную форму.
В этом своём протестном и популистском качестве этот новый национализм неожиданно захватил то место, которое десятилетиями считалось территорией левых политиков. Хотя и в этом случае – интересно об этом говорить, глядя на карту. Так случилось далеко не везде. Что особенно интересно.
Сегодня, с лёгкой руки наших американских коллег, левыми принято называть либералов. Всё, что левее от консерваторов, теперь просто «левые». Им одним достаётся за всё: не только за Барака Обаму, USAID, 76 гендеров и весь либеральный мейнстрим в течении десятилетий, но и за Иосифа Сталина, Карла Маркса, советский коммунизм, постмарксизм и так далее. В считанные месяцы после второй победы Дональда Трампа называть себя левым политиком в некоторых странах Европы стало сродни камингауту. Для массовой аудитории это теперь грязное ругательство.
Но так происходит далеко не везде. Собственно, в Западной Европе, несмотря на всплеск ультраправого национализма, левые партии, профсоюзные движения не являются неприкасаемыми политическими фигурами. Они ещё в фаворе.
Если же говорить о Центральной и Восточной Европе, то тут правый, протестный национализм в самых ярких своих формах проступает по бывшим границам Варшавского договора. В буквальном смысле. На примере «Альтернативы для Германии» контрастно смотрится её пиковая популярность в границах бывшей ГДР.
Очевидно: именно там, где существовало какое-то советско-социалистическое наследие, популизм приобретает крайне правые формы. Там он как бы с порога не принимает любой традиционный левый дискурс – о справедливости, равенстве, братстве, социальной свободе. Все эти категории давно не поднимают давление, не будоражат эмоции. Здесь все эти слова, в отличие от Франции, Италии, Испании, Западной Германии, относятся к категории ветхого и унылого агитпропа, признак политического косноязычия, а не популистского остроумия. Именно поэтому во всех странах Восточной Европы новый национализм – это не только реакция на текущие вызовы, но и поиск протестных альтернатив своему относительно недавнему социалистическому наследию.
Это не всегда безусловно и однозначно так. На примере той же Румынии мы видим, что всё гораздо сложнее.
Фёдор Лукьянов: Как именно?
Марк Ткачук: Политологи давно уже это называют ресентиментом, чувством исторической мести, фантомных болей, утраченного былого величия, оскорбленного национального тщеславия. Это сложное и ёмкое чувство. На примере Румынии оно проявляется очень колоритно. Тут уже давно закипает булькающий грог, готовящийся из совершенно различных ингредиентов – непримиримых и не сочетаемых.
Обязательная часть любой националистической программы – наличие великих предков. В Румынии они давно представлены парадоксальной парой: с одной стороны, великими даками, защищающими свою страну от римлян, а, с другой стороны, великими римлянами, поработившим Дакию. Глорификация средневекового периода тоже весьма противоречива. Православие и языковое латинство, кириллическая книжность и строительство собственной идентичности вокруг римского имени, периодические войны между Валахией и Молдовой, взаимные пируэты вокруг очередных завоевателей и освободителей в облике Османской, Австро-Венгерской и Русской империй.
А дальше – ещё интереснее. Румынский государственный проект был с самого начала достаточно либеральный, если не сказать революционный и прогрессивный. В значительной степени он – плод совсем другого национализма, национализма эпохи модерна – романтического и просвещённого, взращённого на дрожжах революции 1848 года.
Унионизм – объединение всех румын – и есть суть этого революционного государственного проекта, объединившего в итоге в своих границах Валахию, Трансильванию и Молдову. Но практическое воплощение этого замысла немедленно открыло его грустную двойственную природу. Как, впрочем, и двойственную природу всех будущих идейных оснований румынского проекта. Alter ego этого проекта было и остаётся достаточно ксенофобным. Этот проект претендовал на территории и исключал из этих территорий их жителей: венгров, болгар, украинцев или русин (как их там называли тогда) и цыган (ромов).
С одной стороны, очень тонкая цивилизационно-либеральная пленка, которая всегда была характерна для Румынии, ревниво вопрошающая в сторону просвещённого европейского Запада, а, с другой стороны, всё это сложно сочетаемое варево унионизма, хищно претендующего на всё вокруг себя и не желающего смириться с разнообразием, которое, безусловно, свойственно Румынии и всему этому региону.
Эти черты почти без исключений унаследованы целыми поколениями румынских интеллектуалов. Среди них идейных левых мыслителей отыскать порой довольно сложно. И напротив, грехи легионерства и прочих фашистских забав – являются вполне простительной, но довольно обязательной мелочью в биографиях местных гениев. Тут легко всплывают имена и Мирчи Элиаде, и Октавиана Гоги. В отличие от Элиаде, Октавиан Гога публично и открыто гордился званием фашиста, издавал газету со свастикой на первой полосе, в качестве премьер-министра «прославился» сводом антисемитских законов и лишением евреев румынского гражданства. Но эти «мелочи» не помешали Октавиану Гога до сих пор остаться в пантеоне легальных румынских гениев. Его чтут как великого поэта, открыты его музеи, его именем названы улицы, в его честь установлены памятники.
Румыния всегда была и оставалась глубоко правой, ксенофобной, консервативной страной. И при коммунисте Николае Чаушеску румынизм и унионизм ни на секунду не уступали своё место всяким там «интернационализмам и международным солидарностям». Коммунизм Чаушеску был весьма специфичным. Шовинистическим в отношении трансильванских венгров и экспансионистским, с предъявлением территориальных претензий к Молдавской Советской Республике. Известна колоритная полемика между Чаушеску и Брежневым по поводу тогдашней Молдавии.
Постсоциалистическая Румыния – член НАТО и Европейского союза – стремилась преодолеть всю эту идеологическую хтонь. К примеру, за попытку героизации союзника Гитлера и военного преступника Иона Антонеску в современной Румынии светит серьёзный срок. Равно как и за попытки реабилитации фашизма. Напомню, что на совести Антонеску в период войны – не менее 300 тысяч уничтоженных евреев в так называемой Транснистрии, нынешнем Приднестровье, оказавшейся под контролем Румынии.
Тем не менее в глубинах румынского общества формировалась своя, не официальная версия румынского прошлого. В ней оба персонажа – и Чаушеску, и Антонеску – в равной степени оказывались жертвами несправедливой истории. Виктимизация расстрелянного Чаушеску и виктимизация расстрелянного Анонеску – не противоречат друг другу, не конфликтуют в массовом сознании. И тот, и другой символизируют утраченное величие.
Но наследие того же Антонеску стало не только элементом массовой народной контркультуры. Его идеи остаются частью официального румынского дискурса. К примеру, о советской оккупации Бессарабии 28 июня 1940 года.
Тут желательно вспомнить вот что. В 1940 году, когда Бессарабия в соответствии с определёнными параграфами известного ультиматума Молотова и предыдущего Пакта Молотова – Риббентропа отошла к Советскому Союзу, румынское правительство не называло это оккупацией по ряду причин. В том числе и потому, что эту территорию Советский Союз никогда не признавал частью Румынии.
Румынское правительство, пусть под очевидным давлением СССР, но уступило Москве. Решением Коронного Совета. Никакого военного сопротивления тут не было. Когда Красная армия переходила Днестр, румынские войска оказывали содействие при сооружении переправ, всё это происходило достаточно мирно.
Это было названо оккупацией, когда в Румынии через несколько месяцев произошёл государственный переворот, и к власти пришёл Ион Антонеску. Тогда речь шла и о Трансильвании, которая накануне отошла к Венгрии, и Добруджи, которая отошла к Болгарии. Удар по национальному самолюбию – огромный. Вскоре Антонеску с Гитлером начали возвращать некоторые из этих земель обратно. В частности, Бессарабию и Буковину.
И вот эта линия претензий к современным Молдове и Украине остаётся негласным консенсусом в Румынии. Между элитой и народом, между ультраправыми популистами и пробрюссельскими либералами. Впрочем, последние ничем особым не отличаются от себе подобных во всех прочих странах ЕС. Они все достаточно одинаковые. Всюду и везде. Эта одинаковость заключается в отсутствии социальной эмпатии, неумении и нежелании слышать собственный народ, видеть его не в том виде, в котором они создают его образ в медиа, а каким он является, видеть нищету, бедность, пытаться каким-то образом находить решение в буквальном смысле, а не забалтывать острые проблемы. В состоянии периодически возникающих социально-экономических кризисов вся их либеральная бормотология и «тарабарщина» про структурные реформы и инвестиционный климат вызывает закономерное и всеобщее отвращение. И тут, перед лицом циничных правителей, в качестве социально-обезболивающего средства приходит всё тот же ресентимент.
На волне ковида Румынию, как говорят, «накрыло». Румыния – очень разная страна: есть промышленно развитые регионы (Большой Бухарест, Трансильвания), есть достаточно отсталые регионы. Недоверие собственным властям совпало с большой волной недоверия вообще западной цивилизации, прогрессу, и в обществе проснулись все патриархально-архаические инстинкты.
К примеру, возвращаясь уже к прошедшим выборам, там шла серьёзная полемика о том, плоская ли Земля. Когда сторонник праворадикальной партии Джордже Симион, который в итоге проиграл выборы, предложил отдать этот спорный, как выясняется, вопрос на рассмотрение учёных, он потерял значительную часть своей аудитории.
Очень любопытным образом ко всему этому современному ультранационализму добавляется русофобия. Рискну предположить, что, если мы уберём обстоятельства современной Украины, того, что там происходит, и вообще вычеркнем саму Россию с её современной историей, это ничего не изменит. Россия всё равно будет присутствовать и будет во всём виновата, вне зависимости от того, какая Россия имеется ввиду. Царская, советская или современная.
У России есть своя внешнеполитическая повестка, и она часто противоречит интересам того государства, которое я представляю.
В ноябре 2024 г. Конституционный суд Румынии отменил президентские выборы, в которых в первом туре выиграл другой ультраправый кандидат – точно такой же сторонник маршала Антонеску, Чаушеску, плоской земли, враг Брюсселя и воздыхатель по великому прошлому Румынии от палеолита – Кэлин Джорджеску. Его сняли за российский след в медийной кампании. Несмотря на то, что быстро выяснилось о том, что никакого отношения к Кэлину Джорджеску Москва не имела, артефакт «Джорджеску – рука Москвы» сохранился и упрочился. Ярлык «руки Москвы» очень быстро был приклеен и Джордже Симиону, главе «Альянса за объединение румын», который выступил уже на втором этапе. С ним тоже началась борьба как с «рукой Москвы». Вся интрига румынских выборов была основана на дилемме: мы должны сохраниться в Евросоюзе или благодаря русскому ставленнику мы должны оказаться в изоляции.
Молдавская призма, сквозь которую выглядят румынские выборы, по-своему тоже уникальна. Например, маленькая Молдова действительно активно вмешивалась в румынские выборы. Здесь значительное количество граждан Румынии, бóльшая часть из них граждане Румынии – для облегчения своих логистических задач (передвижение по Европе). Молдавский паспорт тоже очень многое позволяет, у них безвизовый режим, но румынский паспорт позволяет учиться, работать и так далее. Предоставляется он очень легко. Молдавская власть официально поучаствовала в румынских выборах: и президент Майя Санду, и министр иностранных дел, и вся правящая партия активно «топили» за Никушора Дана, оппонента Джордже Симиона.
Они часто называли Симиона фашистом. Здесь вопрос отчасти вкусовой, отчасти безусловный. Наверное, можно его так называть, но это уже вопрос к румынскому законодательству, каким образом он оказался кандидатом в президенты. С другой стороны, сама партия власти в Молдове является активным сторонником Иона Антонеску.
К примеру, сейчас в Молдове активно набирает обороты скандал, как раз связанный с именем маршала Иона Антонеску. Партия власти внедряет в школу абсолютно ксенофобной учебник истории за 12-й класс, в котором фактически реабилитируется Антонеску. В этом учебнике проводится достаточно провокационная линия на то, что всё многокультурное и многоэтничное наследие Бессарабии и присутствие здесь других этносов – следствие колонизационной политики Советского Союза. Советская Россия де присылала сюда алкоголиков, тунеядцев, негодяев, которые только портили жизнь коренному и титульному населению. Оппозиция атакует эти нововведения проевропейской кишиневской власти, правозащитники и еврейская община подают в суд на молдавское правительство, реабилитирующее Антнеску. А в это время само молдавское правительство и партия власти ведут кампанию против Джеордже Симиона, уличая его в фашизме и поминая его публичные симпатии в адрес того же Антонеску.
У всей политической элиты Румынии и её островных форм, как власти в нынешней Молдове, которые являются и румынами по гражданству во многих случаях, и участвуют публично в выборах соседней страны, существует общий консенсус, что Молдова должна быть частью Румынии. Они все унионисты. И Дан Никушор ещё до выборов (видимо для того, чтобы повлиять на сторонников великого объединения Румын под предводительством Джордже Симиона) публично заявил, что «я ничем не хуже Симиона и тоже за объединение Румын и возвращение Бессарабии к Румынии, но я реалист и понимаю, что это нельзя сделать завтра, как того требует Симион».
Фёдор Лукьянов: Вы сказали, что румынский случай отличается от польского, чешского и словацкого. А что там? В Венгрии Виктор Орбан довольно особый, но остальные страны – это одна линия. Чем отличается в других местах или, наоборот, что общего?
Марк Ткачук: Общее заключается в переоценке прошлого и страхе будущего. Это разные виды страхов: страх части элиты – это одно, страх общества – это другое. Когда ни один из видов политических элит – ни либеральные, ни центристские, ни пробрюссельские, ни пророссийские – не могут предложить образ будущего, на основе которого можно интегрировать и объединить людей, образом консолидации становится некий прошлый золотой век. Дальше вопрос вкуса, где и какой «золотой век». Для румын золотым веком стало всё прошлое от Марка Ульпия Траяна до Стефана Великого и Михайя Храброго до Антонеску и Чаушеску. В других стран бывшего «соцлагеря» «великое прошлое» сконструировано более разборчиво. По крайней мере, в их ресентиментах облики фашистов и коммунистов не украшают общие иконостасы.
Эта специфическая особенность Румынии, и эти необычные румынские выборы очень серьёзно повлияли на молдавскую электоральную ситуацию. Молдавские левые под впечатлением от антисистемного флёра, которым был окутан образ Симиона и его партии, самоубийственно поспешно выступали в его поддержку: он суверенист и мы суверенисты – глаз друг другу не выклюем. Я не видел никаких очевидных свидетельств того, что Россия поддерживает румынского антисистемного кандидата, но пророссийские политики в Молдове активнейшим образом создали это впечатление. Но создав это впечатление, они раскололи левое оппозиционное движение. Более последовательные и принципиальные политики укоряли таких левых: «Либо Джордже Симион, либо вечный огонь 9 мая»; «Либо Джордже Симион, либо борьба против прославления Антонеску».
Мне кажется, что общей чертой всех ультраправых движений, нацеленных на попытку реанимации апелляции к великому прошлому, плоской земле, недоверию к прогрессу (фокусом которого оказывается официальный Брюссель), является то, что все эти виды движений не могут существовать сами по себе. Им нужен партнёр и какой-нибудь исторический внешний враг.
В российской аналитической среде об этом меньше говорят, но украинофобия в Польше – это сегодня мейнстрим. Они рассматривают Украину как младшего партнёра в определённых геополитических битвах, но отказывают ей во всём том, чем она сама хотела бы гордиться. Они помнят о том, где был Киев до середины XVII века.
Для Румынии и Венгрии это тоже достаточно напряжённая история. Там существуют важные даты, которые официально отмечаются в Румынии как в стране – члене Евросоюза, стране – члене НАТО – разгром венгров там, разгром венгров сям. Это всё очень важные даты национальной консолидации.
Фёдор Лукьянов: В Румынии откровенные реваншисты в плане территорий. В Польше открыто об этом не говорится. Представим себе ситуацию, что эти силы берут гораздо больше власти в разных странах, мы можем себе представить ситуацию реального пересмотра границ в Восточной Европе?
Марк Ткачук: Я думаю, в нынешней ситуации всё возможно. Нынешняя ситуация – это не только конфликт в Украине. Это очень серьёзное ослабление элит на периферии стран Евросоюза. То, что было невозможно несколько лет назад, сегодня выглядит иначе. Это серьёзные кризисные экономические тупики, из которых нет очевидной развязки. Это действительно кризис жанра. Например, евроинтеграционный жанр в кризисе, альтернативы ему тоже не существует.
Говоря о популистах, до какой степени они действительно лицедействуют? Молдавские сторонники Джордже Симиона, которые являются одновременно противниками Майи Санду и сторонниками Москвы, говорят: «Он не собирается объединяться, он не претендует на Бессарабию, он просто так говорит, чтобы консолидировать свой электорат. Нет, он не собирается выходить из Евросоюза, это просто фигура речи». Никто точно не знает.
Инерция прошлых политических движений затухает, и начинаются совершенно новые процессы. Сегодня, если говорить честно, мы можем лишь гадать, что будет.
Я из тех, кто считает, что проект объединения Молдовы и Румынии не очень возможен, но исчезновение Молдовы и превращение территории страны в поле нескольких локальных конфликтов и геополитических столкновений возможны.
В 1990-х гг. был термин «албанизация», когда страна делится на множество регионов, которые контролируют разные криминально-милитаристские группы. Вот такое возможно, но это всего лишь версии. Ветвление сценариев практически бесконечно. Сегодня это требует и от политологов, и от политиков какой-то осторожности и трезвости в гораздо большей степени. Мы все идём по минному полю.
